Театральный мир – разнообразен. Погружаясь в него, можно встретить самые разные жанры и формы представления драматических произведений, какие-то из них выглядят новаторски, какие-то – возвращают к давним, подзабытым театральным традициям. Формат публичной читки пьесы относится, скорее, ко второму варианту, однако в последние годы стал весьма моден, в том числе и в столичных театрах.
В Пушкинский день России, 6 июня 2025, в Синем зале Музея истории Костромского края на суд публики была представлена постановка именно в таком формате: театр-студия «Другое дерево» знакомил зрителей с пьесой Михаила Булгакова «Последние дни». Перед началом представления главный режиссёр театра Лариса Павловичева сказала, что это не спектакль, а эскиз спектакля, близкий по своей форме к «театру у микрофона». Непривычно, конечно, театральное представление в большей степени слушать, а не смотреть – но ведь главным орудием воздействия на умы и сердца, которым пользовался Александр Пушкин, было слово – так почему не послушать слово о Пушкине? Слово, написанное другим талантливым русским писателем и драматургом – Михаилом Булгаковым. Слово, которое, будучи произнесённым в театральной постановке, даёт повод (никогда не лишний!) поговорить о Пушкине.
…Театр «Другое дерево» отличается нестандартным подбором репертуара – в нём ставятся пьесы малоизвестные и довольно необычные. Это в наши дни – редкость, ведь на «раскрученные» произведения легче продавать билеты, легче на них зарабатывать. Пьеса Булгакова «Александр Пушкин», второе название которой – «Последние дни» – вынесено на афишу, необычна уже тем, что, несмотря на заглавие, Пушкина в ней нет. Нет как персонажа, который хоть как-то активно проявляет себя, произносит хотя бы слово. Два эпизода – в одном он тенью стоит у колонны на балу, в другом – его, раненного, вносят в квартиру на Мойке – и всё. Среди густонаселённого пространства пьесы он больше не появляется. Но – постоянно присутствует в разговорах, точнее так: все разговоры ведутся только о нём. Дома, в жандармерии, на балу, во дворце – он всюду, как воплощение духа своей эпохи, которую мы до сих пор называем пушкинским временем. А не бенкендорфским или николаевским, к примеру. Искреннее восхищение и не менее искренняя зависть, злословие и переживание за него, интриги и сплетни… Вот та словесная канва, на которой время вышило узор его судьбы. Вышило разными нитками, но в конце взялось за тёмную, которая оборвалась – нет, не внезапно – но так трагически. Словесная канва, ставшая фоном для пушкинского Слова. И насколько эти разговоры бледнее и мимолётней поэзии, которую они пытались заглушить!
…Место, в котором происходил показ театрального эскиза, само по себе вполне способно играть роль театральных декораций – интерьер зала Дома губернатора вполне соответствует пушкинской эпохе. И поскольку пьеса, как я уже сказала, сплошь состоит из разговоров, можно было представить, что персонажи в исполнении актёров, одетых почти исключительно в белые одежды, беседуют, собравшись в светском салоне или бальной зале. Конечно, восприятие несколько сбивала озвучка авторских ремарок и то, что некоторые актёры читали текст сразу за нескольких персонажей, но в целом это не сильно отвлекало от текста. Задача «показать пьесу», озвученная в самом начале вечера, была достигнута.
…Не дают мне покоя эти разговоры. Светские беседы, напыщенные суждения. Сатирический талант Булгакова, позволивший показать всю их суетность, примитивность, мелкотравчатость, создал особенно трагический контраст с периодически звучащими в пьесе пушкинскими строками. И даже если б они не звучали в постановке – мы же все их помним! Впрочем, каких разговоров можно ждать от светского общества? Библиофил, который к книгам относится не как к источнику радости от чтения, а чуть ли не как к предмету интерьера – «Книга – она не для того, чтобы её руками хватать» – собиратель, сортирующий авторов на «первых», «вторых» и остальных, ссылающий книгу Пушкина в «шкаф номер тринадцать» в дальней комнате, потому что услышал за обедом, что он уже не первый поэт. Сплетники, которым интересней обсуждать не произведения, созданные поэтом, а его личную жизнь и слухи, опутывающие её липкой паутиной. Кто из них способен Пушкина понять? Жуковский. Азя Гончарова. Никита. Шпик, который под видом часовых дел мастера всегда «при объекте». Но их голоса тонут в общем хоре «света» – того самого, против которого Пушкин, говоря словами Лермонтова «восстал… один, как прежде… и убит!» Поручик Лермонтов появляется в конце спектакля, читает стихотворение, взобравшись на фонарь. Конечно, этот эпизод придуман Булгаковым от и до. Но как пронзительно придуман! Затихло слово одного поэта – и зазвучало слово поэта нового, потому что поэтов убить возможно, а поэзия в России – бессмертна.
Текст: Зинаида Варлыгина.
Фото: Татьяна Варлыгина.