Под самый конец театрального сезона довелось мне посмотреть, всё-таки, премьерный спектакль костромского драмтеатра «Седьмая луна». Честно говоря, после предыдущих двух-трёх премьер идти в наш театр особого желания не было, однако, теплилась надежда на лучшее. Ровно до начала спектакля. На мой взгляд, спектакль не случился. Не случился совсем. И на этом можно было бы и закончить, но не оставляло чувство, что сквозь костромскую постановку просвечивал тот спектакль, который мог бы получиться, тот, который был задуман автором пьесы. И я решила разобраться – и в своих ощущениях, и в том, что показали костромскому зрителю на сцене.
Главный диссонанс в восприятии постановки – это, пожалуй, бросающееся в глаза несоответствие хорошей работы драматурга и слабости её представления зрителям. Впрочем, как позже я поняла, прочитав пьесу, остались от неё только рожки да ножки. Добросовестные постановщики в таких случаях пишут «по мотивам пьесы такого-то», но в нашем случае автор на программке спектакля указан однозначно: Алехандро Касона. Даже если не вдаваться в подробности и не упоминать, что у этого известного испанского драматурга нет пьесы «Седьмая луна» (в оригинале она называется «Утренняя фея»), то и тогда становится непонятно, почему околомузыкальную поделку либреттистов Леонида Гусарова и Игоря Гошина, написанную для ивановского музыкального театра, пытаются представить костромскому зрителю как пьесу Касоны. Был бы автор жив – мог бы подать в суд за нарушение авторских прав.
Исходный текст пьесы значительно сокращён, реплики одних персонажей совершенно необоснованно переданы другим, некоторые действующие лица изменены до неузнаваемости, других просто выкинули, видимо, за ненадобностью. Например, каким-то таинственным образом семидесятилетний Дед из касоновской пьесы превратился в гораздо более молодого брата Мартина, тайно влюблённого в Анхелику и, почему-то, инвалида. Режиссёр сомневался в том, что Дмитрий Рябов сможет сыграть Деда? Или в нашей труппе, за последние годы сильно разросшейся количественно, что, к сожалению, не сказалось благотворно на качестве постановок, нет актёра, способного сыграть такую характерную роль? Акценты оказались не просто смещёнными, а подменёнными.
Да, текст сократили… Зато сколько добавили песен! Если, конечно, это можно так назвать. Вспоминается гениальное ивановское «Не писал стихов – и не пиши!» Это точно про уже упоминавшихся либреттистов. Не знаю, как у остальных зрителей, но у меня повторяющееся через слово «кровь-любовь-вновь» и прочие примитивности уровня школьных альбомчиков вызывало чувство неловкости за актёров, исполнявших эти тексты. Я вообще не понимаю, куда смотрел литературный отдел театра, когда сценарий с такими убогими текстами утверждался к постановке. Чтобы пропустить такое к живому зрителю надо или быть глухим, или иметь осознанное желание этого самого зрителя отпугнуть от тетра подальше и на подольше. К счастью, значительную часть музыкальных номеров внятно расслышать я не смогла из-за того, что на актёров нацепили радиомикрофоны. Это в нашем-то театре с его замечательной акустикой! Это на таких-то голосистых артистов, как Елизавета Камерлохер и Дмитрий Рябов! Зачем?.. В совокупности с ужасной работой звукорежиссёра, когда фонограмма заглушала и треск микрофонов, и голоса, половина этого зарифмованного безобразия была неразличима. Не знаю, право, можно ли это отнести к достоинствам спектакля, но судя по расслышанному, впечатление могло быть ещё хуже.
Интересно, зачем были заменены аутентичные песни, игры и прибаутки, которые есть в пьесе? Даже в том переводе, в котором я читала пьесу – с незарифмованным подстрочником – они выглядели гораздо уместнее и атмосферней. Выбранные лейтмотивами игра-считалка про сыр и заунывно-попсовая песенка «Тихий омут», чья мелодия навязчиво напоминала что-то из репертуара радио «Шансон», выглядели совершенно инородными. К тому же музыкальные номера исполнялись как-то странно. Странность первая: персонаж сначала нормальным языком произносит свою реплику (иногда даже – близко к тексту пьесы), а потом вдруг выходит в центр сцены и начинает почти то же самое, только в убого зарифмованном варианте, петь. Повторяем для глупых, называется? Странность вторая: каждая такая песенка сопровождалась внушительным инструментальным вступлением, что разом убивало хоть какую-то динамику спектакля и вызывало недоумение. Зачем выкидывать из пьесы треть текста, а потом растягивать сценическое время таким способом?
Ещё немного о персонажах. Я ещё застала то время, когда детей в нашем театре играли дети, помните такие времена?.. Настоящие дети, мальчики и девочки, как правило, из актёрских семей. Потому-то я не могла понять, почему здоровый лоб лет тридцати произносит фразу о том, что они (с сестрой и братом) никогда не научатся читать и писать, потому что не могут ходить в школу. Варианты, которые приходили в голову, были различными – от тотальной неграмотности жителей деревни до сюрреалистичной тирании в доме, в котором они живут. Оказывается, всё было просто: взрослые играли детей. Детей лет десяти!
Не знаю, от осознания ли того, что пьесу режиссёр убил напрочь, а, может, по какой-то иной причине, актёры откровенно скучали в своих ролях – ни грамма азарта (разве что за исключением Надежды Залесовой, тут была попытка живой эмоции и передачи характера Тельмы), ни грамма натуральности. Актёры будто отбывали повинность, начитывая текст, в большинстве случаев даже не пытаясь взаимодействовать между собой. Во время просмотра спектакля мне ещё казалось, что недурно в роли Странницы выглядит Елизавета Камерлохер, но после прочтения пьесы я поняла, что она не сыграла и половины того, что было заложено автором. На самом деле, такое случается очень редко – когда при чтении пьесы с листа видишь больше, чем при просмотре спектакля по ней.
…А ведь пьеса-то – на самом деле интересная! Не знаю, действительно ли существовала в Астурии такая легенда или это авторская мистификация, но читается она буквально на одном дыхании. Вечные вопросы – любовь и предательство, жизнь и смерть, ответственность за свой выбор и новый выбор, обусловленный прежним… При этом история рассказана не банально, через призму восприятия той, которая знает, что вернётся в этот дом за девушкой, чтобы увести её навсегда, чтобы увести её к омуту. В пьесе нет примитивных, неизменных персонажей, все они живые, объёмные, изменяющиеся. И при всей внешней сдержанности чувств обитателей дома де Нарсесов, кстати, неожиданной для испанцев, внутренний поток чувств настолько силён, что заставляет биться сердце холодной Странницы, заставляет потеплеть её руки. Но на режиссёра такого действия пьеса, видимо, не возымела – и поэтому вместо хорошего спектакля костромской зритель получил очередную «премьерную постановку», на которую жаль потратить время и деньги.
Зинаида Варлыгина